Картина третья

Та же палата. Филиппов в ней один. Входит Павел Григорьевич, врач.
ПАВЕЛ ГРИГОРЬЕВИЧ. А Иван Кузьмич где?
ФИЛИППОВ. В зимнем саду. С Раисой Павловной.
ПАВЕЛ ГРИГОРЬЕВИЧ. А, воркуют голубки. Это хорошо… А вот ты, Николай, сегодня мне не нравишься. Скучный.
(Филиппов жмет плечами.)
ПАВЕЛ ГРИГОРЬЕВИЧ. Физиономия чёрная – спал сегодня безобразно… Смотри сам, Николай! Господь бог будет лечить тебя в другом месте. А здесь люди лечат. Я в частности. И мне надо помогать. (Пауза.) Значит так, Николай Петрович, дня через три-четыре буду тебе делать операцию.
             (Филиппов вздохнул и невольно задержал дыхание.)
ПАВЕЛ ГРИГОРЬЕВИЧ. Риск существует. Но без операции тебе дальше пропуска нету, понял?.. Облучать – это уже, как говорится, мимо денег. Наш главный – того же мнения…
(Филиппов кивнул.)
ПАВЕЛ ГРИГОРЬЕВИЧ.  Операция твоя не из самых сложных. В чём риск? В том, что какая-то частичка… останется. Я её не увижу, понимаешь? Клетка, одна клетка оторвётся… А твоя задача: все свои защитные реакции ощетинить… Ты человек толковый… Подумай над этим – сурово, но без истерик.
ФИЛИППОВ. Понял.
ПАВЕЛ ГРИГОРЬЕВИЧ. Мне тут твой приятель звонил… Успенский, кажется, да? Есть у тебя такой?
ФИЛИППОВ. Начальник цеха.
ПАВЕЛ ГРИГОРЬЕВИЧ. "Я, говорит, его товарищ…" Ну и, в общем, сказал: "Это, говорит, мужик-атлант". Потому тебе заявляю: шансов пятьдесят на пятьдесят. Как на дуэли! Что от меня зависит, сделаю. Что от тебя – будь любезен!…
(Филиппов кивает.)
ПАВЕЛ ГРИГОРЬЕВИЧ. Настраивайся, Николай. (Выходит.)
(Входит Иван Кузьмич.)
ИВАН КУЗЬМИЧ. Чего он приходил?
ФИЛИППОВ. Назначил мне операцию. (Ложится и отворачивается к стене. Некоторое время лежит, потом резко садится.) Нучто за народ! Всю стенку исписали! Я Лидку от таких дел отучал – и, между прочим, отучил! А тут – взрослые люди… Лидка моя…Она – то у меня есть – при любых раскладах!  Да хошь ни хошь - хотя бы ради неё… я должен поймать эту шпионскую клетку!
ИВАН КУЗЬМИЧ. Очень хорошо, Коля.
ФИЛИППОВ. А Маринка… Да сам-то я – люблю её?.. Люблю. Хоть и не так, как мог бы любить Женю.
ИВАН КУЗЬМИЧ. Стоп. «Люблю» - понимаю, «не люблю» - допустим, тоже. Но «любил не так»… Как это – не так?
ФИЛИППОВ. Как не так?.. А - прощал много. Думал втайне от себя: "А! Неважно! Всё равно это Маринка, а не Женя…" А значит, в Маринкином характере есть и моя вина? (Пауза.) Я однажды передачу смотрел по телевизору. Про австралийских аборигенов, кажется. Их оттеснили в самые дрянные места. И от этого у них отношение к жизни стало совершенно наплевательское. Как бомжи: можно и на полу переспать, можно и плюнуть куда попало, можно и урну под голову – неважно, ночь перекантовался – и до свидания! А сейчас я думаю: неужели и я так жил?!
ИВАН КУЗЬМИЧ. Как бомж? Ну что вы, Коля…
ФИЛИППОВ. Ну, не совсем так, конечно. Но в чём-то похоже… А что это значит? Что ситуацию надо исправлять! Значит, я должен остаться - не только чтобы Лидке помочь вырасти, не только чтобы Маринку на ноги поставить, но чтобы и самому… Чтобы и самому стать человеком!
ИВАН КУЗЬМИЧ. Замечательно. В точку! Как говорится, ни убавить, ни прибавить. Чувствую, что с таким вашим настроем всем шпионским клеткам будет полный и окончательный кирдык!
ФИЛИППОВ (немного расслабился, улыбнулся). Иван Кузьмич, а можно вас попросить…
ИВАН КУЗЬМИЧ. О чем, Коля?
ФИЛИППОВ. Тут в зимнем саду народ по утрам в домино играет. Может, сходим, а? Партеечку - а?
ИВАН КУЗЬМИЧ. Я, конечно, не гроссмейстер…
ФИЛИППОВ. А кто гроссмейстер-то?
ИВАН КУЗЬМИЧ. Что ж, пойдемте, Коля. Конечно, пойдемте.

Картина четвертая

Лида выходит из своей квартиры. В руке у нее -  сетка с апельсинами. Лида видит Надю, сидящую в подъезде на подоконнике.
НАДЯ. Лида, это ты?.. ( Неловко сползает с подоконника, чуть не падает.)
(Лида бросается ей помочь.)
НАДЯ. Осторожнее, пожалуйста, прошу тебя - я замёрзла смертельно!
ЛИДА. Пойдем! (Ведет Надю в квартиру, в свою комнату, укутывает пледом.) Сейчас чайник поставлю. (Уходит, возвращается. Садится рядом.) Надя!... Ты зачем там сидела? Ты мне можешь сказать?
НАДЯ. У тебя, Лид, очень хорошая комната. Это ведь твоя, да?
ЛИДА. Моя… А почему хорошая?
НАДЯ. Ну такая… удобная. Как-то всё в порядке. Я когда думала… Думаю, какая же у тебя комната?
ЛИДА. Ну и что? (дотрагивается до Надиной руки.)
НАДЯ. Да я не знаю… (Улыбается, снимает очки.) Ничего хорошего я так и не надумала. А теперь смотрю: вот прямо очень твоя комната! Спокойная, всё на месте…
ЛИДА. Сейчас чаю принесу. (Приносит две чашки.) Надь! Ты зачем же там сидела? Хотя бы поднялась…
НАДЯ. Да я и сама думаю: глупо, глупо! (Помолчав.) Я очень была на тебя обижена, Лид. Я, Лид, из-за того последнего раза… Я тот месяц, представляешь, ну буквально опомниться не могла! Какое-то наваждение: то грипп, то ангина, то катар верхних дыхательных путей… Лежу-лежу, а только на улицу выйду – опять! Другие рады: свежий воздух, а мне как отравляющее вещество. И вот я один раз думаю… Помнишь, мы долго тогда не перезванивались… И я думаю: ну не стыдно ли мне из-за какого-то мальчишки… (Покраснела и нахмурилась.) И я целый день: дай позвоню, дай позвоню…А вечером… Ну температура поднялась. И мне папа говорит: "Ты, говорит, Надя, как пьяная. Что ты такое всё несёшь?.." А я, понимаешь ли, уцепилась за это: пьяная, море по колено, ничего не страшно! Ну и что? Ну, я тебе и позвонила…
ЛИДА (сильно смущенная). А я думала, тебя Севка подослал…
НАДЯ. Ясно… Послушай, Лид, я только что сообразила – ты шла куда-то, апельсины несла… Тебе куда-то надо сейчас?
ЛИДА. У меня отец в больнице… Я должна пойти…
НАДЯ. У него… серьёзное?
ЛИДА (кивает). Будут делать операцию.
НАДЯ. Лид… Вот даже и не знаешь, чем помочь…
ЛИДА. Чем помочь? Я бы и сама хотела знать… Пока придумала только одно – взяться за учебу. Упереться рогом, получать пятерки. Одни сплошные пятерки. (Усмехается.) А учителя не привыкли, дополнительные вопросы задают. Ну как пятерку неотличнице поставишь?.. Я вот думаю, Надь: вот я вырасту, и будет у меня ребенок. Неужели я буду обращать внимание на отметки, записки учителей… Неужели я забуду, что это… что это такая…
НАДЯ. Лид…Какой же ты человек удивительный! Я таких не знаю больше!
ЛИДА. Чего там, удивительный. Вот у тебя, например, и так одни пятерки.
НАДЯ. Да я не о пятерках…Лида, тебя, наверное, отец ждет. Давай собираться, а?
(Одеваются, выходят, спускаются по лестнице).
ЛИДА. Ты про Севку что-нибудь знаешь?
НАДЯ. Подвиги совершает… Просил передавать привет. Тебе разве ничего не известно?!
ЛИДА. Что?
НАДЯ. Да ведь он болеет. Он, как ты знаешь, без историй не может… Сперва нахватал двоек, сколько мог. Потом простудился... Двоек в конце четверти много не нахватаешь. Всё уже ясно, лишний раз тебя не спросят. И всё же сумел, добился своего: заработал пары по химии и по истории. Специально, что ли, такие предметы выбирал!.. И простудился он тоже самым дурацким способом: залез под душ, а потом вышел на балкон в одних трусах. И кажется, даже босой.
ЛИДА. Господи! Что за бред?
НАДЯ.  Из-за тебя. Ну в общем, чтоб ты это узнала.
ЛИДА. Подумать только, какие жертвоприношения!
НАДЯ. Да, это глупо, только… (останавливается и поворачивается к Лиде.) Я же его давно знаю: брат, да ещё ровесник… Он, Лид, он не предатель… Я поняла: ты думаешь, раз он так поступил, значит, всё. Это, Лид, неправильно. Он просто… ну, как говорится, легкомысленный. А вот взять и заболеть… Или на эти двойки решиться… Не каждый мальчишка может! Согласна? Нет, Лид, он не плохой…
ЛИДА. Ты как будто его защищаешь!
НАДЯ. Нет, не защищаю… У меня не получается сказать то, что я хочу – а тебе надо идти…
ЛИДА. Я тебе позвоню, Надя.
(Расходятся.)